Короткие встречи
– Ах, Карл, не уговаривайте! Всё, что я вам тут наговорил, – вещи очень личные, не для чужих ушей. Какой семинар?! У вас там выступают профессора, заслуженные учёные, заметные фигуры алии и науки. С меня довольно и места в последнем ряду. Вот зритель я хороший, уверяю вас.
Так мы, бывало, беседовали с Карлом при встречах. Сегодня я думаю, что такое приглашение дорогого стоило. Ведь не каждого он звал на кафедру семинара, долго и взвешенно планировал расписание на месяц вперёд – и светился счастьем, когда лекция вызывала диалог с залом, шла с импровизацией – хоть сейчас публикуй.
Но мы-то понимали, для чего профессор Карл Штивельман организовал свой удивительный семинар. Самая соль алии, выдающиеся личности потерялись бы в волнах Большой Репатриации девяностых лет, если бы не пятница, не Карл и не его аудитория.
Они снова были в обойме, они говорили о научных проблемах, не стесняясь слабого иврита – на великом и могучем русском языке. Народ, в основном, бывалый, достаточно пожилой. Участники семинара молодели на глазах, распрямляли осанку, возвращали себе огонь в очах и – главное! – строили планы на будущее.
* * *
Я репатриировался в самом конце ушедшего века. Обустраивал житьё-бытьё в совершенно пустой съёмной квартире, искал мебель. Нашёл объявление: продают платяной шкаф. Продавец был любезен, но так старательно «заточен» под «ватика», что не вызывал симпатии. Разговоры про цены на квартиры, про машканту и т.п. никогда меня не увлекали.
Однако когда я увидел этого парня на семинаре у Карла, предо мной открылся совсем другой человек. Его довольно известная теория, в публикациях казавшаяся завиральной, изложенная блестящим языком, страстно и ошеломительно (Карл любил приглашать парадоксальные личности), познакомила зал с неординарным учёным. На семинаре человек раскрывался, защитная израильская краска отшелушивалась и возникал один из нас.
И я стал приглядываться к людям, не веря первому впечатлению. Как правило, о семинаре знали все приличные люди из моего круга общения. Те же, кого Карл одарил приглашением выступить, заведомо были из ряда вон выходящими.
* * *
У профессора Штивельмана была очень любящая и очень строгая мама, Гита. Она была в курсе всех дел своих сыновей, лично знакомилась со всеми визитёрами их гостеприимного дома. В этом доме (и это не секрет) царил матриархат. Однажды я убедился в этом прямо на семинаре.
Как-то в перерыве Гита подошла к Карлу и потребовала, чтобы он к ней наклонился. Это было непросто, мама была намного ниже старшего сына. Но кто спорит с мамой – Карл наклонился, и весь семинар весело наблюдал, как Гита перевязывала ему галстук, сердито выговаривая: ты выбрал не тот цвет, почему ты не спросил у меня? А ведь сыну было далеко за семьдесят.
Как-то мы встретились с Карлом в нежаркое утро на их «фамильной» улице Бен-Гурион. Карл шёл к маме, которая лежала в гериатрии. Я уже успел побывать в этой ипостаси; и полгода назад спросил его кое о чём – мы были очень откровенны друг с другом. Не стало папы, и я мучился: почему, почему это случилось в больнице, а не в кругу семьи. Но вот ослабела Гита. И я вернулся к своей проблеме:
– Помните, вы как-то мне сказали, что не знаете: хорошо это или плохо, что продлевают жизнь угасающему? Что вы сейчас скажете по этому поводу?
Карл, не раздумывая, сказал:
– Когда я держу в руках мамину руку, мне каждый такой миг дороже всех радостей земных и самой вечности.
* * *
А теперь – о нашей последней встрече. Карл был внешне крепок, но в вороте распахнутой рубашки виднелись трубочки и проводки, проложенные по телу Карла, будто он шаттл на старте. Зная серьёзность проблем, с которыми столкнулся наш патриарх, я удивлялся: какой хороший аппетит, какая ясность мысли! Как мелки мои собственные тревоги!
А может он и вправду превратился в шаттл? Летает в своих эмпиреях, изредка залетает на свой семинар, в школу своего имени – и, убедившись, что дело идёт правильным путём, снова улетает.
Миша Бишкин