Стихи Виты Штивельман в переводах на белорусский язык
Вершы Віты Штывельман у перакладах на беларускую мову
Домовой
В нашем доме поселился домовой.
Он морочит нас и прячет по углам
всё, что нужно и не нужно нам с тобой:
письма, ножницы, ключи и всякий хлам.
Он поскрипывает лестницей в ночи,
гасит свечку, если дела больше нет.
Он тихонечко вздыхает и ворчит,
если каши не оставить на обед.
Дом наш старый – проседают этажи.
Мы же всё-таки недавно здесь живём.
Может он-то – домовой – всегда здесь жил.
И останется, когда мы все уйдём.
Дамавік
У нашым доме пасяліўся дамавік.
Ён нас дурыць і хавае па кутах
ўсё, што трэба, да чаго ты звык.
лыжкі, ножніцы – знікаюць на вачах.
Ён парыпвае масніцамі ўначы,
гасіць свечку, бач, жартуе дзед.
Ён ціхенька уздыхае і бурчыць,
калі кашы не пакінуць на абед.
Дом стары ў нас, ужо дах падгніў.
А мы ўсё ж нядаўна тут жывём.
Можа, гэты дамавік заўжды тут жыў.
І жыць будзе, пакуль цэлы дом.
Зима
Снежный сугроб пахнет как ломоть арбуза.
И хрустит как арбуз, только не во рту, а в моих варежках.
Синица и воробей что-то обсуждают,
вплетаются в чёрное кружево веток.
Потом улетают
в небесно-матовую плюшевость.
Всё это так, потому что меня вернули в детство.
Зіма
Снежны сумёт пахне як луста кавуна.
І храбусціць як кавун, толькі не ў роце, а ў маіх рукавіцах.
Сініца і верабей пра нешта зюкаюць,
уплятаюцца ў чорныя карункі галінак.
потым ляцяць
у нябесна-матавую плюшавасць.
Усё гэта так, таму што мяне вярнулі ў дзяцінства.
***
...но никуда от счастья нам не деться,
серебряный поток не прекратится.
Гадаешь на восходе и закате -
то кажется: родился ты в сорочке,
то кажется: обижен ты судьбой.
Судьба - она прикинется индейкой
или другой какою-нибудь птицей.
Роняет перья, как меняет платья.
И помни, что судьба не ставит точку,
***
... але нікуды нам ад шчасця не падзецца,
сярэбраны паток не супыніць.
Варожыш на ўзыходзе і заходзе –
І мроіцца: ў кашулі нарадзіўся,
здаецца: так, пакрыўдзіў цябе лёс..
Лёс – ён прыкінецца індычкай
ці можа іншай якой-небудзь птушкай.
Губляе пёры, як мяняюць сукню.
І памятай, што лёс не ставіць кропку,
а ставіць заўжды толькі кропку з коскай.
11 строчек
Хлебнув горя и радости,
захлебнувшись волной слов,
растеряв сто друзей,
растеряв сто рублей,
однажды я исчезну насовсем.
А через двести лет ты,
не зная ничего обо мне,
не зная даже моего имени,
скажешь, как говорила я, -
на что похожа капля росы.
Не на слезу, не на бриллиант, - на что?
11 радкоў
Глынула ўжо я радасці і гора,
захлыналася хваляй слоў,
Пагубляла ўжо сто сяброў,
Распусціла больш за сто рублёў,
І аднойчы знікну назусім.
А гадоў праз дзвесце ўжо і ты,
не ведаючы нічога пра мяне,
не ведаючы нават майго імя,
скажаш, як казала я,
– На што падобная кропля расы?
Не на слязінку, не на дыямент, – на што?
Бабушкин шкаф
Когда человек умирает, его вещи подлежат разборке.
Хочешь не хочешь, а разбирать надо.
Выкинуть – это действие, оставить себе – тоже.
Вот что не требует действия, это сесть и начать рассматривать.
Мне совершенно не нужна старая губная помада.
Но среди мелких вещей есть, например, орден войны и орденская (к нему) книжка.
Есть моя пластмассовая кукла – сломанная, в синем купальнике.
Кукла была спортсменка, её звали Нина.
Я её выбросила когда-то, а бабка сохранила.
Теперь и я сохраню, покажу дочке – что, мол, там ваши барби.
А вот авоська: её с собой обязательно брали,
куда бы ни шли. Бабка была помешана на порядке,
учила меня строго
ставить всё по местам, говорила: «От азой ман кинд,
от азой!» * Ух, как я ненавидела и этот порядок, и приторно-сладкий язык,
где йота рассыпана в каждом крике и в каждой песне.
Но я любила запах у бабушки в шкафу. На каждой полке там было
кусков по десять туалетного мыла.
По мнению многих родных, это был её бзик с войны.
Когда она ехала в товарняке с маленькой дочкой и старой мамой,
кусок мыла случайно завалялся в какой-то складке.
Этим куском они спасались от вшей и от гнид,
этот кусок берегли как зеницу ока.
Впрочем, она любила и лаванду, и сандал, и всякие ароматические масла.
Поэтому запах остался, когда сама она ушла.
*Вот так, моё дитя, вот так (идиш)
Шафа маёй бабулі.
Калі чалавек памірае, яго рэчы падлягаюць разборцы.
Хочаш не хочаш, а разбіраць трэба.
Выкінуць - гэта дзеянне, пакінуць сабе – таксама.
Вось што не патрабуе дзеяння, гэта сесці і пачаць разглядаць.
Мне зусім не патрэбна старая губная памада.
Але сярод дробных рэчаў ёсць, напрыклад, ордэн з вайны і ордэнская (да яго) кніжка.
Ёсць мая пластмасавая лялька – зламаная, у сінім купальніку.
Лялька была спартсменкай, яе клікалі Ніна.
Я выкінула яе калісьці, а бабуля прыхавала.
Цяпер і я захаваю яе, пакажу дачцы – што, маўляў, там вашыя Барбі.
А гэта авоська: яе з сабой абавязкова бралі,
куды б ні ішлі. Бабуля была зацыклена на парадку,
вучыла мяне строга
ставіць усё па месцах, казала: «от азой, майн кінд,
от азой!»* Ах, як я ненавідзела і гэты парадак, і прыкра-салодкую мову,
дзе ёты рассыпаны ў кожным крыку і ў кожнай песні.
Але я любіла пах у бабулі ў шафе. На кожнай паліцы там было
кавалкаў па дзесяць туалетнага мыла.
На думку многіх родных, гэта быў яе бзік з вайны.
Калі яна ехала ў таварняку з маленькай дачкой і старой мамай,
кавалак мыла выпадкова заваляўся ў нейкай шчыліне.
Гэтым кавалкам яны ратаваліся ад вошай і ад гнід,
гэты кавалак бераглі як зрэнку вока.
Зрэшты, яна любіла і лаванду, і сандал, і ўсялякае араматычнае масла.
Таму пах застаўся, калі сама яна пайшла.
*вось так, маё дзіця, вось так (ідыш)
***
Мне как-то опостылели стихи:
прокрустовы объятия хореев,
анапестов и прочей ахинеи, –
опилки лингвистической трухи.
И роза, как известно, пахнет розой, –
оставив рифмы для людских забав.
И в общем, непечатен кошкин мяв.
И, нецензурные, грохочут грозы.
Есть – в небе самолёта белый след,
и есть – синеющие ногти смерти,
есть – новорожденный в тугом конверте.
А что касается стихов – их нет.
***
Мне раптам вершы надакучылі наяў,
прокрустовы абдымкі тых харэяў,
анапестаў і іншай ахінеі,
ўся гэта пацяруха лінгвістычных з'яў.
І ружа, як вядома, пахне ружай, –
пакіне рыфмы для людскіх забаў.
Не вытлумачыць нам катова «мяў».
І, нецэнзурныя, віхураць сцюжы.
Што ёсць – вось самалёта ў небе след,
Ёсць – пасінелыя пазногці смерці,
Нованароджаны ў тугім канверце.
А што да вершаў – іх не знае свет.
Женское поздравительное старинное
Я вам желаю, ныне и присно,
чтобы колготки не рвались так быстро,
чтобы когда опоздание душит,
транспорт подъехал, который вам нужен.
Чтоб телеграммой шли добрые вести,
чтобы не вскакивал прыщик на фэйсе,
чтоб на душе не скребли, не мяукали
кошки. Мужья чтоб и новые туфли
не раздражали и были не в тягость...
Моря цветов вам и пригоршней ягод!
Чтоб, если надо, легла чёлка ровненько,
чтобы не скучными были любовники,
чтобы на жизненном, стало быть, поле
вдоволь бы битвы, покоя и воли...
Все остальные алмазные грани
сами сверкнут. Без моих пожеланий.
Жаночае віншавальнае старадаўняе.
Я вам жадаю, цяпер і заўсёды,
каб калготкі не рваліся так хутка,
каб калі спазніцца баішся,
транспарт пад'ехаў, які вам патрэбны.
Каб тэлеграмай ішлі добрыя весткі,
каб не ўскокваў прышчык на фэйсе,
каб на душы не скрэблі, не мяўкалі
кошкі. Мужы каб і новыя туфлі
не раздражнялі і не прыгняталі...
Мора кветак вам і прыгаршні ягад!
Каб, калі трэба, лягла чолка роўненька,
каб не сумнымі былі палюбоўнікі,
каб на жыццёвым вашым полі
хапала бітваў, спакою і волі ...
Усе астатнія алмазныя грані
самі заззяюць. Без маіх пажаданняў.
Дежавю
Я когда-то жила в этом городе – только очень, очень давно.
Эти красные крыши косые ни на что не похожи – но
под одной из них была комната с холщовой занавеской и грубым столом.
На него я ставила корзинку из зеленной лавки, рывком.
А по этим каменным плитам сбегала к холодному морю вниз –
там стояли разноцветные лодки, и наглые чайки дрались.
Эта память даже не моя, просто кожа моих рук –
помнит стирку в деревянном корыте. Именно так. И неритмичный стук
сердца вторит стуку колёс наверху, шуму мостовой и телег.
Я конечно жила в этом городе: это так же верно, как то что снег
бел. Как то что ночь черна и серафим шестикрыл.
Скажи мне пожалуйста – только правду – а ты – жил?
Дзежавю
Я калісьці жыла ў гэтым горадзе, так даўно, што памяць патанае ў імгле.
А там чырвоныя дахі касыя ні на што не падобны – але
пад адным з іх быў пакой з палатнянай фіранкай і грубым сталом.
На яго я ставіла кошык з зелянінай на лаўку, рыўком.
А па гэтых каменных плітах збягала да халоднага мора ўніз –
там стаялі рознакаляровыя лодкі, і нахабныя чайкі нешта дзяўблі.
Гэтая памяць нават не мая, проста ад тых часоў скура маіх рук –
памятае мыццё ў драўляным карыце. Менавіта так. І нерытмічны стук
сэрца паўтарае стук колаў наверсе, шуму бруку і колаў бег.
Я вядома жыла ў гэтым горадзе: гэта праўда, як тое, што ноччу снег
паў. Як тое, што ноч чорная i Серафім мае ажно шэсць крыл.
Скажы мне калі ласка – толькі праўду – а ты там жыў?
В центре города
он повторяет: прошу вас, подайте мне слово –
и то же самое написано у него на грязной картонке
вместе с просьбой положить мелочь: луни или туни*
он сидит на тротуаре, под ним подстилка вроде собачьей
и собачья же тоска в глазах
он повторяет: прошу вас, подайте мне слово
на любом языке – неважно, пойму я или нет
сморщите нос, потому что от меня воняет
ругнитесь, прежде чем обойдёте меня
как объект пространства
он повторяет: прошу вас, подайте мне слово
по-моему, он сидел здесь всегда
его гоняют полицейские, но он возвращается
вот на этот пятачок. Он будет сидеть на асфальте
даже когда весь мир рухнет
он повторяет: прошу вас, подайте мне слово
сегодня по дороге с работы – в привычной толчее
среди гудков машин и мельканья реклам –
вы снова его увидите вечером и снова
не узнаете в нём себя
* loonie и toonie – канадские однодолларовые и двухдолларовые монеты.
У цэнтры горада
ён паўтарае: прашу вас, скажыце хоць слова –
гэта просьба напісана ў яго і на бруднай кардонцы
разам з просьбай пакласці дробязь: луні ці туні *
ён сядзіць на тратуары, пад ім падсцілка накшталт сабачай
і сабачая туга ў ягоных вачах.
ён паўтарае: прашу вас, скажыце хоць слова –
на любой мове – няважна, ці ўцямлю.
зморшчыце нос, таму што ад мяне смярдзіць,
вылайцеся, перш чым абыйдзеце мяне
як аб'ект прасторы.
ён паўтарае: прашу вас, скажыце хоць слова –
па-мойму, ён сядзеў тут заўсёды
яго ганяе паліцыя, але ён вяртаецца
вось на гэты пятачок. Ён будзе сядзець на асфальце
нават калі ўвесь свет абрынецца ў прорву
ён паўтарае: прашу вас, скажыце хоць слова –
сёння па дарозе з працы – у звыклай штурханіне
сярод гудкоў машын і мігцення рэклам –
вы зноў яго ўбачыце вечарам і зноў
не пазнаеце ў ім сябе.
* loonie и toonie – канадскія манеты коштам адзін і два долары.
Подражание греческому
Я – молодая ослица, породиста и горяча.
Нынче с утра от хозяина от Буридана
я получила на выбор – не клочья бурьяна –
сочной свежайшей травы два огромных пучка.
Первый зелёный пучок – как понятие «быть».
Ну а второй – как «не быть» и ещё зеленее.
Я размышляю и мучаюсь, – что же вернее?
Как же мне этот вселенский вопрос разрешить?
Перайманне з грэчаскай мовы
Я - маладая асліца, вочы як шустрыя два жучкі.
Сягоння з раніцы ад гаспадара, ад Бурыдана
я атрымала на выбар – не кошык, саломай засланы,
свежай зялёнай травы два велізарных пучкі.
Першы зялёны пучок - як паняцце “быць".
Ну а другі - то"не быць", – як бы і не зеляней.
Гэта ж пакута – выбраць, які з іх смачней?
Як непасільную гэту задачу рашыць?
Антинародные мудрости
Ни черта копейка рубль не бережёт.
И удобней воевать по одиночке.
Не везёт родившимся в сорочке.
Каплями я воду пью с лица
дождевую. Соловей опять поёт
по уши в зубах у ненавистной кошки.
Бегают за ртом хлебные крошки.
И не стерпится, не слюбится.
Очень даже нужен прошлогодний снег.
Свиноматки обожают мелкий бисер.
Только дуракам закон и писан.
Что посеял – в жизни не пожнёшь!
Может, будет урожай-то и хорош,
только там растёт не то, что ты посеял.
Города берёт совсем не смелость.
А цыплят считают по весне.
Вот и присказкам моим пришёл конец.
Добрый молодец, снимай лапшинки с уха!
Сказка – ложь, я доложу вам сухо.
Ты не слушал? Ну и молодец.
Антынародныя мудрасці
Ні чарта з капейкі мне не прыбыло.
І зручней мне ваяваць на адзіноце.
Нарадзілася ў кашулі – а ўсё на адной ноце.
Па барадзе цякло, і ў роце суха не было.
Свінаматка дробны жэмчуг не міне.
Я мела сто сяброў, яшчэ і сто рублёў
Ваўкоў баялася ды поўны кош грыбоў.
І леташні патрэбен часам снег.
Чорт у рабро, хоць трэба, не штурхне.
Не кожная пачвара мае пару.
Ваду піць з твару болей я не мару,
А што пасеяў – можа й не пажнеш!
Можа, будзе ўраджай мой добры,
толькі там расце не тое, што пасеяў.
І куранят, бывае, лічаць па вясне,
А гарады бярэ і не харобры.
Вось прыказкам маім прыйшоў канец.
Добра, малайчына, здымай лапшу з вуха!
Казкі лгуць, а вось праўдзівая навука.
Ды ты не слухаў? Ну і маладзец.
З рускай мовы пераклаў Міхась Кенька.
Оквіль, Канада
Мінск, Беларусь